Стержневая концепция «семьи» выкристаллизовывается из тех дражайший и неоценимых даже самым искусным сюрвейтором крупинок, которые с непомерным удовольствием/недовольством привносят многообразные сотрудники генштаба данного понятия.

Некто с усердием несет в неохватном мешке «блаженство», неутомимо поглощающее всех и вся кругом, а кто-то в не менее наполеоновском тюке – «желание сдохнуть», не менее выносливо пожирающее окружающих.

Я всегда пылко и остервенело пропагандировал тот знаменательный факт, что «семья» вытряхивает из своего утонченного микрокосмоса именно тех, кто напористо шагает вперерез ее отлаженному режиму: жаждет что-то возыметь от хитроумной системы, а не слепо и стихийно ишачить во благо ее существования.

И постфактум «семьей» выплюнут был я.

Грандиозно нищенскую часть временного метража назад возобновил свою неправомерную активность один мой едкий и скользкий приятель — стыд. Я с интересом читаю его тошнотный привкус в этих мерзопакостных строках. Я ясно вижу его сладостный запах в граненом стакане, что забит прахом моих скудных желаний и жарких надежд. Я тщательно принюхиваюсь к его саркастической ухмылке, что имеет честь отражаться в боковом окне прыткого вагона метро.

Пустыня. Палящая пустыня, что душит своего изнеможенного раба немилосердным зноем, что ослепляет его своими бесконечными песками, что оглушает распевом оживленного ветра.

Чему обязан, Повелитель Моего Разума и Моей Души?

Крайне паршиво рвать шелковые нити, связывающие вас с ледяным одиночеством, что так филигранно оплетало вашу персону своими ехидными щупальцами на протяжении глубокого временного каньона.

Лишь толика грусти покрывает своими изящными пылинками все ваши помыслы и фантазии, поиск утех, предусматривающих наличие живых потомков Адама и Евы, теряет свой лоск и пышность, пропадает связь с разноцветными воспоминаниями о теплых вечерах в обществе.

В очередное паршивое утро, когда состав вашего черного, словно душа свирепого насильника, кофе тронулся в путь по пищеварительной системе, а рубашка цвета зубов заядлого куряги неловко вылезла из брюк, Петя/Вася/Коля, просадивший последние гроши на дешевую «Астру», пришлет смс с рекомендациями по использованию вашего досуга в процессе совместной вечерней попойки.

Все то, что конструировалось и воздвигалось днями и ночами, вся та сахарная любовь, который были насквозь пропитаны ваши взаимоотношения с отшельнической жизнью, все это в одночасье рухнуло в глухую бездну.

Закладывай фундамент вновь, дурачок.

Bonjour Mesdames et Messieurs!

Окончательно осточертела бренность моего скромного бытия. Рой ловко порхающих в голове теорем, формул, выражений, законов, положений препятствует моему досель бесстрастному к окружающему пространству существованию.

Голова трещит по швам от ослепляющей звезды, голова трещит по швам от серой слякоти.

Мужаюсь, Друзья мои, мужаюсь жуть как.

Ты забываешь томный бас, отдававшийся эхом в твоей набитой порохом голове. Ты забываешь пряный аромат, спаливший ко всем чертям твои принципы и убеждения. Ты забываешь непринужденное покачивание бедрами в двух метрах от тебя, вводящее  в состояние крайнего замешательства. Ты забываешь отточенные до блеска фразы, бросающие в жар. Ты забываешь остросюжетный боевик, в который так быстротечно перевоплотилось твое серое существование.

Вали из моей головы очень срочно!

Доброго времени суток, милостивые господа присяжные ((с) Владимир Набоков «Лолита»)! Ваш покорнейший слуга отвешивает вам нижайший книксен и горит ярым желание предложить кружечку меланхоличного расположения духа.

Как вами, возможно, было замечено, посетитель этого сайта из меня вышел чрезвычайно прескверный, однако с наступлением тоскливой осени моя особа вновь готова  преступить к написанию различного рода пустейших повествований.

Раскидываться обещаниями мне не пристало, однако охотник за сопливыми речами вновь возродился во мне. Надеюсь, в этот раз он не покинет меня так стремительно, как ранее.

Пиятного времяпрепровождения.

«В прежние времена моряки в долгом плавании оставляли на каждом пустынном острове по паре свиней. Или по паре коз. А когда приходили к этому острову в следующий раз, там уже был запас “живого” мяса. Это были необитаемые острова, царства девственной, дикой природы. Там обитали птицы, которых не было больше нигде на — Земле. Там не было хищных зверей. Там не било ядовитых растений или растений с колючками и шипами. Это был истинный рай на Земле.

Когда моряки приходили к такому острову в следующий раз, там их ждали стада свиней или коз.

Устрица рассказывает нам об этом.

Моряки называли такие стада “посеянным мясом”.

Устрица говорит:

— Вам это ничего не напоминает? Например, старинную историю про Адама и Еву?

Он говорит, глядя в окно:

— Может быть, Бог однажды вернется на Землю с большой бутылкой острого соуса для барбекю?».

Чак Паланик «Колыбельная».

Стоит лишь перекинуться парочкой приятельских фраз с ранее обожествляемым тобой человеком, как ты вновь готов ликовать, увидев его кудри в толпе. Данная особенность человеческого  существования частенько меняет меня в паршивую строну, наполненную попытками пристрелить собственные мысли.

 Безрадостные времена снова решили погостить в моем скромном мирке. Что ж, располагайтесь, только имейте ввиду, что вы далеко нежеланные гости.

Общественное мнение имело наглость захватить в свои сети лучших людей моего окружения.

Теряя единомышленников, начинаешь понимать, что более уместно быть одиночкой и никогда не страдать от предательства, чем тщетно пытаться сделать глоток из кружки «дружба». Одно слово/действие может стать роковым, и ты уже ничего не сможешь доказать и объяснить, как бы ни старался. Человек, которому ты настежь распахнул свою душу, без зазрения совести ткнул тебя лицом в грязь, послушавшись чужого мнения. Всю паршивость этого гнилого мира ты сознаешь лишь тогда, когда выпадет шанс почувствовать ее на своей шкуре.

 Дружба – это такая штука: она вроде есть, но  ты никогда до конца не поверишь в ее искренность, ведь она может потерпеть крушение в любую секунду.

«Он рисовал почти живых людей,
Держа карандаш с закрытыми глазами.
А в голове всегда море идей,
Он их выплёскивал на берег с небесами.
Все восхищались. Как же можно так?
Его картины вечно грели душу.
И вроде мальчик был совсем простак,
Но лишь его всегда хотелось слушать. 
Он улыбался, подходил к холсту, 
И рисовал обычные пейзажи:
Лица людей, дневную суету,
Дома, заборы, мир, покрытый сажей.
Всё было так привычно, так легко,
После него хотелось улыбаться.
И оставляя все проблемы далеко, 
Он просто заставлял людей смеяться.
Ему, возможно, было двадцать шесть,
А, может, уже целых тридцать девять.
Порой и сутками он мог не есть,
Чтоб оставаться на волне с идеей. 
Он рисовал для всех обычный мир,
Такой простой, что можно понять сразу.
Он не спускал свои мечты в сортир,
Но и прославленным не был ни разу.
Он просто рисовал дома, цветы –
То, что привычно человека глазу…
И люди восхищались красотой,
Не зная то, что парень был слепой.»